Два звонка до войны - Сергей Пилипенко

– Никаких записей быть не может. Гестапо меня обыскивает так, что ни одна дырка в теле не остается без просмотра, – почему-то горько усмехнулся человек.

– Действительно, так? – удивился почему-то вождь и даже, как показалось самому посетителю, проникся к нему жалостью и симпатией.

– Да, так действительно, но я не жалуюсь. Работа – есть работа.

– Подождите, а как же сами представители? Что и их тоже?

– Да, точно так же. Гитлер никому не доверяет. Поручил Гиммлеру установить слежку даже за самим собой и его женой.

– А это зачем? – искренне удивился Сталин и немного потянулся вперед, чтобы как можно ближе услышать ответ.

– Кто его знает. Начитался всякой бредятины, вот и бредит. Никому вообще не доверяет, а к себе подпускает лишь тех, кому лично позволил проделывать то же самое.

– То есть, у него есть круг лиц, которые вполне естественно с ним общаются? – уточнил собеседник.

– Да, есть, но очень узок. Все те узнанные и увенчанные его внешностью люди где-нибудь на природе или где-то еще, всего лишь двойники. Их понаплодил много.

– Зачем? – удивился Сталин. – Так ведь и сам себя через время не узнаешь? – то ли спросил, то ли утвердил он, слегка потирая свой лоб рукой.

– У меня все, – внезапно сказал человек, мгновенно выпрямившись на своем диване, словно принимая какую-то вполне подходящую для этого позицию.

– Постойте еще. Не время уходить, – и предусмотрительно поглядел на часы, которые показывали два часа ночи.

Самое любимое время Сталина, в котором он мог оставаться сам с собой наедине и со своими бродившими вокруг мыслями.

– Скажите, а зачем вы приехали? Вам нужно было оставаться там. Ожидать развития ситуации, – внезапно продолжил он, ставя тем самым человека в весьма неудобное для него положение.

Вроде бы и задание выполнил, а вроде бы и нет, в одно и то же время. Он даже привстал на минуту и тут же резко доложил:

– Поступил приказ. Немедленно прибыть в Москву.

– Да, приказ, Вечно они торопятся с этим, – проворчал вождь и нервно заерзал в своем кресле.

– В общем, так. Возвращайтесь обратно. Прямо в само логово. И оттуда ни шагу, вплоть до самой войны.

– С кем? – неожиданно для Сталина спросил человек.

– С нами, – спокойно ответил вождь и на минуту задумался.

– Вы думаете, они позволят себе.., – начал производить речь человек, но Сталин решительно махнул рукой и усадил его обратно на диван, тут же отвечая:

– Позволят и еще как, но мы попробуем их опередить. Нам нужно точно знать время нападения на нашу страну. Вы меня поняли?

– Да, так точно, товарищ Сталин. Как об этом доложить?

– Какая у вас связь с центром?

– Обычная радиосвязь через нескольких лиц. Обо мне вообще никто не знает.

– А Гиммлер? – хитро прищурил глаз Сталин. – Как же его удалось провести?

– Для этого есть свои хитрости, – ответил человек и продолжил, – так как мне тогда об этом сообщить?

– Звоните, – неожиданно принял решение Сталин.

– Как звонить и кому? – несколько опешил то такого развития беседы человек.

– Мне звоните?

– Но я же раскроюсь и засвечусь. Все будет потеряно.

– А вы не бойтесь. Все будет организовано. Получите шифровку, в случае чего мгновенно возвращайтесь обратно. Нам нужны будут ваши сведения обо всех участниках этого сговора. Вам понятно?

– Да, товарищ Сталин.

– Тогда, идите. Хотя нет, постойте. Ни пуха, вам ни пера.

– К черту, – выронил человек и со вздохом мимолетного облегчения вышел из кабинета.

Сталин, постояв с минуту, неожиданно рванул к выходу и довольно резко открыл дверь.

– Верните ко мне этого человека, – быстро сказал он уставившемуся на него в недоумении охранника и снова зашел в кабинет, закрывая за собой дверь.

Слушаюсь, так точно.., – только и успел услышать он, как дверь плотно закрылась, надежно щелкнув его секретным английским замком.

Услышав звук щелчка, вождь передернул плечами и тихо проговорил:

– И здесь Англия. Когда же ты, наконец, успокоишься?..

Задав самому себе этот вопрос, Сталин стал напряженно о чем-то думать, то и дело, пытаясь раскурить свою погасшую трубку.

Наконец, это ему с трудом удалось и он с облегчением вздохнул, вдыхая в себя целую лавину поступающего из нее дыма.

В это время в дверь снова постучали и попросили разрешения войти.

Оно прозвучало несколько глуховато, но Сталин расслышал и громко сказал:

– Войдите, разрешаю.

Такая мера предосторожности была весьма предусмотрительной с его стороны и позволяла в какой-то мере предотвращать утечку самых важных сведений из его личного кабинета.

Окружив себя достаточно надежными людьми, он не боялся так называемого покушения, но всячески предпринимал меры осторожности, если речь касалась выдачи каких-либо государственной важности секретов.

В этом-то и заключался смысл произнесенного им самим словосочетания, словно поясняющее всем остальным, что теперь действительно можно войти и не обнаружить в его кабинете ничего секретного.

Втайне от всех Сталин все же занимался, или увлекался спиритологией, и поочередно вызывал каких-либо духов. Бывало даже, что они ему подчинялись и разговаривали по-своему.

Долгими ночами он порой засиживался в своем кабинете, то и дело, устремляя взгляды куда-то в потолок, словно там могло существовать то, что для него еще неведомо на этой Земле.

А ведал он очень и очень многое. И вполне можно было бы говорить, что знал обо всем. Так налажен был весь аппарат его личного оповещения, о котором не знал практически никто, кроме него самого.

Куда там тому Гитлеру с его причудливыми прибамбасами, как сам Сталин говаривал иногда, наблюдая за кадрами демонстрирующейся для него хроники, в которых фигурировала указанная личность.

Вождь окружил себя теми людьми, которые в любой момент могли бы его по-настоящему предать. И он знал это точно так же, как и то, что солнце каждое утро встает с восточной стороны, а заходит с прямо противоположной.

Он прекрасно понимал человеческие натуры и вел с ними настоящую игру в так называемые кошки и мышки. Никто не догадывался об этом, но зачастую, меняя одного кадрового работника на другого, он просто перебирал фишками на своей постановочной доске, чтобы вовремя, как ему самому казалось, уловить факт такой измены, или предотвратить то, о чем постоянно думал с момента смерти великого вождя.

К самому Ленину Сталин относился с уважением и не давал повода померкнуть его имени ни на минуту. Возможно, что-то по-особому ревнивое и заигрывало где-то внутри, но он не давал ему волю, так как понимал, что одному по той же дороге ступать будет значительно труднее.

Чего только стоила ему борьба с так называемыми троцкистами, да и другими так же, которых он сам, по сути, считал предателями не только своей страны, но и самой обыкновенной идеи, которая для самого Сталина являлась священной и самой главной целью достижения его верховной жизни.

Такую жизнь он сам для себя обозначил давно и предложил лично создать так называемый верховный комитет, в который, естественно, входил сам.

Это была прямая дорога к тому, о чем он мечтал, а именно к самому прямому управлению тем государством, которое своей общей болью целиком и полностью возлагалось на его плечи.

Нет, он не стряхивал с себя так обозначенную общую заботу о народе или о его благе, но вместе с тем он управлял лично тем, чтобы эти блага, прежде всего, отражались идейно на нем и только затем какими-то действительно социально значимыми преимуществами.

Говоря проще, он не хотел допускать разврата души, о которой он, как истинный спирит, знал, но вполне естественно не мог говорить об этом привселюдно. Ибо, признай он это, то тут же необходимо было бы признавать и церковь, как основу сохранения и распространения знаний души.

А этого он допустить не мог. Ибо создавать двоевластие в стране, мечтающей о своем экономическом успехе, было просто непозволительно.

Потому, по-своему он прижимал церковь, но все же не позволял особенно усердствовать тем, кто – то ли намеренно, то ли по своей обычной глупоте, носился не только с идеей, а и с практическим исполнением полного уничтожения всех приходов и даже маленьких часовен в богом забытых русских деревнях.

Были, конечно же, и такие. И их действительно время понаплодило много.

По-настоящему уставшие, в своих оборванных и грязных рабочих или подмастерных майках одни и те же люди с одной стороны строили новую жизнь, а с другой – уничтожали старую, желая поскорее забыть все то унижение, которое досталось им от прежней власти.

Никто не мог точно или с уверенностью сказать, что так повелел товарищ Сталин, но все ссылались именно на него, когда дело действительно доходило, как говорится, до ручки, и уже лично ему самому приходилось подписывать те документы, которые он никогда в жизни бы не подписал, будучи на каком-то другом месте, занимаемом в том же государстве.